Екатерина II, Германия и немцы - Клаус Шарф

Множество документальных свидетельств подтверждают тот факт, что празднества осени и зимы 1773/74 года, а также война с Османской империей и восстание Пугачева не помешали Екатерине вести содержательные и интересные беседы. Подробнее всего документировал свои диспуты с императрицей Дидро[824], и именно они имеют центральное значение для понимания просвещенного абсолютизма Екатерины. Императрица, желавшая убедить философа в просвещенности своего правления, приводила ему в качестве доказательств свои направленные на благо подданных законы и учреждения – так она обычно делала в переписке с Вольтером. Однако здесь она столкнулась с одержимым миссионерским пылом Дидро, пытавшимся показать ей ограниченность достигнутого, мерилом которого он полагал максимы энциклопедистов и величие исторической задачи. Благодаря материальным вознаграждениям и оказанным ему почестям Дидро все же способствовал утверждению за Екатериной славы просвещенной монархини. Тем не менее он жарко опровергал ее в спорах о том, могут ли абсолютистские правители проводить системные реформы просвещенческого толка, не ставя тем самым под угрозу сферу собственной власти. Чувствуя чем дальше, тем сильнее, что переубедить Дидро в его конституционалистских и эмансипаторских идеях невозможно, Екатерина стала намекать – сначала ему, а впоследствии и другим, и все более определенно, – что она ни во что не ставит его реформаторские предложения, поскольку они перевернули бы ее империю с ног на голову[825].

Пребывание в России решающим образом сказалось на судьбе трех немецких писателей, приехавших в Петербург по общему для всех поводу. Между Гриммом и Екатериной сразу же завязались доверительные отношения, перешедшие после его отъезда в обмен непринужденными письмами, продолжавшийся вплоть до конца его жизни[826]. Издатель рукописной Correspondance littéraire, помогавшей ему на протяжении двадцати лет отстаивать в Париже идеи энциклопедистов и поддерживать в первую очередь своего друга Дидро, Гримм был связан со многими монархами. Историография склонна принижать его интеллектуальный вес по сравнению с другими, близкими ему, знаменитыми французскими писателями, но его роли культурного посредника всегда придавалось очень серьезное значение. Гримм не только обеспечивал коммуникацию французских просветителей с немецкими, – он олицетворял ее как никто другой. В словесных играх французских писателей он именовался «пророком», сам же он выбрал для себя роль «миссионера» их «братства», успешно вербовавшим сторонников «универсальной церкви Просвещения» среди коронованных особ империи. Уже в 1770 году среди своих завоеваний он числил дома Баден-Дурлаха, Гессен-Дармштадта, Саксен-Готы, Ансбах-Байрейта, Вюртемберга, Брауншвейга, Пруссии, Австрии, а также короля Польши и императрицу России. Он ожидал от этих правителей, из которых почти все были подписчиками его Correspondance littéraire, воплощения утопии «счастливой революции», утверждения идущих от философии и литературы принципов разума[827]. В отличие от Дидро – «философа» Гримм находил вкус в придворных почестях. С Екатериной он общался с 1764 года, с великой ландграфиней – по меньшей мере на десять лет дольше. С 1773 году он стал уделять все меньше и меньше внимания своему журналу, превратившись из критика и публициста в правую руку Екатерины на Западе. По выражению биографа Екатерины Василия Андреевича Бильбасова, публикация его сервильных писем Императорским Русским историческим обществом стала ему заслуженным наказанием[828]. Однако историческая наука все же не может не быть благодарна ему за то, что на протяжении двух с лишним десятилетий он вдохновлял всероссийскую самодержицу на открытое, неприукрашенное изложение своих мыслей и на сообщения о событиях своей повседневной жизни.

Меньше всего внимания Екатерина уделила Иоганну Генриху Мерку – военному казначею ландграфа, заведовавшему дорожной кассой дармштадтской «делегации» и служившему секретарем ландграфини во время поездки[829]. Вскоре по прибытии он сообщал из Петергофа Фридриху Николаи, что у них были все основания быть довольными приемом, оказанным им в России. «Императрица с самого начала отказалась от каких бы то ни было церемоний […] Императрица, великий князь и граф Панин очень выигрывают, когда близко встречаешься с ними»[830]. Неизвестно, сообщали ли Каролина и Мерк Екатерине о последних новостях литературы и искусства в Германии, о культурной жизни Дармштадта, о «чувствительном круге», о журнале Frankfurter Gelehrte Anzeigen, с декабря 1771 года в течение года издававшегося Мерком, о литературном движении Буря и натиск, два члена которого – Ленц и Фридрих Максимилиан Клингер – впоследствии имели возможность составить личное представление о России[831]. Известно лишь, что Ассебург убедил ландграфиню поддержать Клопштока, которому ее зять, великий князь Павел Петрович, назначил стипендию в 1000 рублей. Поэт выразил ему свою благодарность, однако воспользоваться деньгами так и не смог, хотя и не по вине российского двора[832].